Письма о главном

 

Марианна ГОНЧАРОВА – Валерий ХАИТ

Дорогая Марианна!

Вот уже более четырех лет я имею мало с чем сравнимое удовольствие редактировать и готовить твои книги для московского издательства ЭКСМО (с 2013 г. – для изд. «Азбука-аттикус»). Это именно оно в лице главного редактора Редакции №2 Л.В. Шкуровича, приняло в 2009 году решение выпустить подряд три твоих книги, причем тиражем в 10 тыс. экземпляров каждая. Я не буду воссоздавать все события, приведшие к этому решению, ты их прекрасно знаешь. Тем более что дело не в этом.

И не в том также, что тексты всех этих книг были опубликованы сначала в журнале «Фонтан», который я редактирую, и что такое лестное предложение москвичей издать сразу 3 (три!) твоих книги было связано именно с фактом твоего многолетнего авторства в журнале, что как раз и дало возможность собрать для этих трех книг рассказов необходимый объем.

Все произошло действительно неожиданно и даже имело признаки некоего чуда.

Я -- о другом.

Сегодня, когда у тебя в этом самом издательстве ЭКСМО вышла уже 8 (восьмая!) книга, я хочу попросить у тебя прощения.

Да, я хотел тебе помочь. Да я искренне верил и верю до сих пор, что твои тексты имеют художественную ценность и был счастлив, что они там, в ЭКСМО, пусть не сразу, но тоже это обнаружили.

Но, желая тебе успеха, веря в него, радуясь каждой новой вышедшей у тебя в Москве книге, я постепенно понял, что ошибся. Что я, искренне ценя твой талант, учил тебя и ориентировал тебя не совсем правильно. Более того, чувствуя, что дарование и умение работать может дать писательнице Марианне Гончаровой в результате широкую известность и полноценный успех, не совсем отдавал себе отчет в том, ЧТО сегодня является главным для достижения этого самого успеха. Заметив, что среди читающей публики обнаружилась некоторая усталость от всякого рода литературных перформансов, постмодерна и ненормативщины, я решил, что ты с твоим здоровым позитивизмом, искренностью, иронией и добротой окажешься по-настоящему востребованной в этом усталом от всяких жизненных и литературных завихрений мире.

Выяснилось, что это не так. Не совсем так…

Что за более чем два десятилетия этих самых завихрений, людям они не только не наскучили, но и на основе их даже образовалось множество всякого рода принципов и традиций, которые стали властвовать в литературе, создав при этом, вне зависимости от эволюции времен, закоснелые, уверенные в себе литературные группы, которые, сформировавшись в недавнее, потерявшее ориентиры время, стали верить: то, чем они занимаются, чему поклоняются, что славят – это и есть литература. И что теперь с парохода современности нужно сбрасывать не только Пушкина (а кстати, кто это?!), но и вообще всякий здравый смысл, ясность, доброту, гармонию, благородство — словом все то, чем славилась классическая русская литература от Карамзина до Трифонова…

Поэтому я и прошу меня простить. Да, я понимаю, что ты можешь писать только то, что пишешь. Что то, в чем сегодня многие добиваются массового успеха, тебе не по душе, но я все-таки виноват. Виноват в том, что пытался убедить тебя (да и себя тоже), что люди соскучились по норме и гармонии. Тем более после стольких лет благоухания цветов зла.

Да, я оказался наивным. И, несмотря на то, что тебя продолжают печатать, известнее, а значит и успешнее, ты не станешь.

Прости меня за это!...

ВХ

*

Дорогой Валерий Исакович, уважаемый редактор, достопочтимый Сенсей!

Хахаха! И как Вы догадались, что именно для этого я и написала всю эту кучу рассказов, рассказиков, всяких миниатюр и текстов, именно для этого – чтобы стать – как вы там пишете? – чтобы стать успешной, а стало быть, известной?!

Послушайте, ведь если бы, садясь за компьютер… а, нет, когда я начинала, о компьютере еще и не помышляла… Так вот, когда я открывала свою наивную тетрадку и лихорадочно выводила первые буковки, прислушиваясь к тому, что кипело у меня внутри, я меньше всего думала и планировала, что писанину эту мою вообще кто-то прочтет. А уж чем она будет полезна, кого порадует и какую будет играть роль в жизни предполагаемых читателей – вот это уже, поверьте, меньше всего меня волновало.

Да и сейчас, когда, благодаря в первую очередь Вам, Сенсей, вышло сколько-то там книжек и мои тексты, публикуются в разных изданиях, мне все равно важней всего зафиксировать, как это… вербализовать то, что я чувствую. Написать, поставить точку, откинуться в кресле и потянуться. Все. Написано. И потом я уже скачу от радости. Мне этого как раз и достаточно. На следующий день читаю написанное и тут меня надо держать за руку, потому что я все перережу и перекрою в лучшем случае, а в худшем – вообще выкину, удалю. И ведь жалею иногда… Умный мой ноутбук, теплый приветливый смышленый мальчик, придумал тихую опцию и втайне от меня сохраняет в каком-то дальнем углу все мои почеркушки. Только недавно я это обнаружила и так благодарно обрадовалась. Там оказалось столько всего!

Вот смотрите, что я нашла:

Этот запах осени – аромат яблок, сухих листьев и мокрой земли – привет, посланный оттуда, из того двора, где мы играли в куклы, в бадминтон, в космический корабль, устраивали «концерты в Кремле», сплетничали, где Люда Попова была жива, где бегал мой Кутя, перекати-поле, маленький легкий мохнатый песик… (Его потом украли. Я виновата, я. Не надо было мне уезжать в лагерь, потом в Одессу к дедушке, потом еще куда-то беспечно).

Запах из той жизни, которой здесь уже давно нет…

Мама недавно нашла фотографию, где мне лет восемь, такая девочка с напряженным тревожным лицом, волосы по- гимнастически собраны на макушке в два завязанных бантами хвоста, торчащие худые плечи, прямая крепкая спина…

Да, так вот, мама сказала, глядя на эту старую фотографию:

-- Какая хорошая девочка…

Я ушла в ванную и разревелась…

Ну?! Вот был бы он человеком, мой ноутбук, я бы ему испекла пирог или подарила бы, например, жилетку или красивый шарф, а так… Ну что, я его почистила и сверху, и внутри, полечила доктором Вебом, установила новую антивирусную… ой, меня надо останавливать! Видите – графомания. Меня уже несет. Это потому, что мне так не хочется, Сенсей, чтобы вы огорчались из-за таких пустяков. Известность, успешность. Да тьфу на такое, Сенсей! Я пребываю в таком мире с самой собой и так радуюсь, когда чувствую разгорающееся внутри желание бежать к компьютеру, что остальное для меня не имеет значения.

А когда вдруг оказывается, что написанное мной нужно еще кому-то, я расцениваю это как дар, как чудо. И привыкнуть к этому никак не могу.

Чего-то я на вас даже обиделась, знаете… Вы вынесли вердикт. Причем, как раз в этом направлении я никогда не чувствовала своей, как сказать… ущербности, что ли… Оказывается, именно это, по-вашему, является конечной целью человека, который пишет буковки. Да? Не верю, что Вы так думаете.

К слову, мои друзья, мои родные никогда не интересовались тем, что вы называете новой литературой. Нет, конечно, что-то мы пытались читать… Но это были безуспешные жалкие попытки. Кто-то умный написал, что обычный человек в среднем за свою жизнь может прочесть всего тысячу книг. Представьте, если бы я до конца прочла книги N, NN, и NNN, мне бы осталось прочесть всего 997 книг. Какой ужас!

И что касается меня, то я, то ли в силу своей недо- образованности, то ли в силу своей консервативности, то ли в силу попыток моих родителей воспитать во мне вкус — увы, наверное, совсем не понимаю такую «новую» литературу. И абсолютно в таковой не нуждаюсь. В отличие от другого рода книг. Ну, об этом позже. Я и так заняла много вашего внимания и времени.

Ваша М.

*

Дорогая Марианна!

Неужели ты думаешь, что я сомневаюсь в твоем творческом бескорыстии?

На самом деле я пишу о себе. О той досаде, что меня обуревает, когда я пытаюсь понять свою жизнь. С какого-то момента осознавшую, что русская литература и есть моя религия (Бог – Пушкин!). И что ее заповеди, от их нарушения не перестают быть таковыми. И несоответствие происходящего этой вере, этой уверенности и ввергает меня в печаль, почувствованную тобою в моем письме.

Но эта печаль совсем не означает, что я стал сомневаться в этой своей вере. Тем более, что признать это означало бы согласиться, что жизнь моя прожита неправильно, что я исповедовал ложные ценности, что я обманывался и был обманываться рад. Нет, это все не так, конечно. И если приходится сетовать, то только на то, на что сетовать глупо: на времена, с которыми мне, к сожалению, не повезло. А это все равно, что сетовать на погоду.

Но я-то что, я видал разное. И если, несмотря на все пережитое, продолжаю талдычить, что искусство и литература есть самый верный инструмент для познания жизни и ее сокровенного смысла, что именно русская классика продвинулась в этом гораздо дальше других, то значит со мной и с моей душой все не так уж и плохо. Мне просто обидно, что в это собачье время твой, Марианна, такой яркий, светлый и гармоничный талант многими, в том числе и образованными «литературными» людьми не замечаем. Либо замечаем, но с какой-то такой снисходительной улыбкой: да, мол, неплохо, местами даже мило, но сегодня нужно писать иначе: жестко, жестоко, брутально, соответственно жизни и времени, в которое мы живем. Такой себе современный реализм: жизнь жестока и груба, значит, и писать сегодня нужно грубо и жестоко… Конечно, не все так прямолинейно, но суть остается неизменной: милосердие, благородство, искренность, доброта, любовь сегодня не в моде, да и вряд ли эта мода уже и вернется. Мир жесток, им правит не жалость, как писал поэт, а зависть и корысть, поэтому прочь сантименты, даешь жесткость, мат, цинизм, секс, наркотики, кровь. И литературному сообществу это нравится, оно на этом, пардон, «торчит», оно от этого, опять же, пардон, «балдеет». И объяснение здесь, я думаю простое: тайные человеческие комплексы, нездоровый интерес к непристойностям, рефлексы и инстинкты животного мира, единственно позволявшие людям выжить, и медленно, но все же в человеческой истории вроде бы изживавшиеся, опять вышли на первый план, и в силу очередного тупика цивилизации – полного господства материализма -- воцарились.

Кто-то и вправду серьезно думает, что все уже в прошлом. Что Пушкин и Толстой окончательно устарели и больше не понадобятся. Хотя, обрати внимание, и Леонардо, и Моцарт, и Гете, и Шекспир (или кто там под этим именем скрывался?) и, главное, Библия остались незыблемыми. И это, несмотря на Крестовые войны, инквизицию, несмотря на Гитлера и Сталина – на все то, что могло уничтожить вообще всякую надежду на здравый смысл, да что там смысл! Могло уничтожить всякую надежду вообще!

А тут открытый мир, триумф технологий, фотоаппарат ездит по Марсу, вокруг красавица планета, весна опять же по-прежнему каждый год… ну так нравы чуть-чуть пошли вниз… так что же сразу материться и кликушествовать?!

Это как секты какие-то, живущие по правилам. Не соблюдаешь – выгоним! А быть там внутри престижно. Всегда позвать куда-нибудь могут, выдвинуть на что-то, или, наоборот, в жюри пригласить. Чуть выпал из концепции, или засомневался – беда. Утром, точнее, к вечеру встал, а идти некуда. Ужас!

Конечно, я утрирую, но боязнь сегодня выпасть из какой- модной тусовки стала главным чувством даже у интеллектуалов, которые могут презирать за это ту же самую попсу… Я тут, среди своих, мы читаем и хвалим одни и те же книги, любим и смотрим одно и то же кино, обсуждаем одни и те же сплетни… Я не один, нас много. И мы – не кто-нибудь, мы жрецы!

А тот, кто не с нами, тот против нас!...

Прости, Марьяночка, погорячился…

ВХ

*

Ну что я могу ответить, Валерий Исаакович. Верите, я временами спокойно, временами с досадой или иронией отношусь к тому, что вы называете модной тусовкой, но живу и работаю даже не рядом, а как-то параллельно. Без взаимопроникновения.

Поверьте, я никогда не жила и не работала как все. Вообще понятие «как все» вызывает у меня насмешливое недоумение: какого черта я должна ходить, смотреть, делать, носить, поступать и читать как все «современные люди»

Валерий Исакович! Я вообще люблю понедельник!!!

В последнее время мне даже нравится, когда меня называют «дикая». Потому что у меня есть право. Это -- не читать. Этих людей -- не видеть, эти стихи, эту музыку -- не слушать. Не обсуждать в компаниях модное барахло, а спокойно медитировать на «Маленькие трагедии» Пушкина, на абсолютно-магически сложенные вечные слова.

Попробуйте почитать искусственные целлулоидные стихи Н., за которые дают гранты и тут же, не вставая, не делая перерыв начать читать «Моцарта и Сальери» Пушкина. Верите, я в таком спонтанном эксперименте почувствовала вдруг реакцию организма не только на каком-то загадочном уровне, не знаю – то ли души, но и на уровне химии. Да-да, химия моей крови, частота и глубина моего дыхания, сердечный ритм тут же стали меняться… Мне кажется, что именно такая реакция организма и называется вкусом. Это как будто из душной комнаты, где смешались ароматы разных изысканных парфюмов, высококачественного коньяка, сигар, запаха дорогой кожи вдруг выйти к морю. И дышать.

Сейчас я, благодаря проекту в своем театре «Трудный возраст», как минимум несколько раз в неделю открываю пушкинского «Моцарта и Сальери». И опять, и опять ощущение чуда. (Господи, иногда думаю, если вдруг я перестану удивляться и восхищаться, тогда придет… Нет не зрелость, тогда придет моя старость). Какие объемные, могущественные, величественные, уверенные мудрые строки, сложенные по тем вечным природным законам, которые никогда не изменятся. Когда вибрация магически составленных слов совпадает с трепетом человеческой души, с порывами ветра, с морской волной, набегающей и спадающей с равными временными промежутками, неслышным ворчаньем и вздохами земного ядра, журчаньем воды в ручье, со скоростью движения планет и музыкой Вольфганга Амадея Моцарта.

Пушкин – действительно религия. Но это религия, Сенсей, не для всех, потому что есть определенная группа людей, для которых, говоря современным языком, эти файлы не открываются. Да, я понимаю: нахально и самонадеянно предполагать, что для меня они пусть не полностью, но приоткрылись… Но по крайней мере, я давно уже вижу своими близорукими глазами и красоту туманов и закатов, воспетых настоящими поэтами, и слышу божественную гармонию слов, их описывающих. Это уже потом я залезла в О. Уайльда: «Природа подражает искусству…» Помните? Да?

Кто-то из любимых мной актеров сказал о современном искусстве довольно точно (простите-простите!) -- «век фуфла». Грубо, да. Однако часто, очень часто хочется окрестить то ли книгу, то ли кино, то ли спектакль именно этими несколько топорными и резкими словами.

Думала, что же так сильно раздражает меня в той самой недавно прочитанной книге Н., выдвинутой на премию?

Знаете что? Неуважение к предполагаемому читателю. То есть, вообще «не учитывание» человека по ту сторону, его – Н. – представлений о том, что такое поэзия и зачем она. Да я знаю, что любая книга – это модель той жизни, которую выбрал для себя ее автор. Но при чем здесь читатель? Ошибаюсь?

А давайте-ка поговорим о критиках, Сенсей.

И вообще, у меня еще море вопросов.

Ваша М.

*

Дорогая Марианна!

Предлагаю о критиках, или о том, что сегодня под этим словом подразумевается, поговорить позже. А пока мне хочется обсудить тему явления, под названием «поэт Н.».

Начну с того, что мне тоже нравится определение нынешнего времени, как «века фуфла». Перефразируя поэта, можно сказать так: бывали хуже времена, но не было пошлей!

Но не все так однозначно. И здесь я позволю себе тоже сослаться и тоже процитировать. Причем процитировать, пардон, самого себя. В моем чуть ли не пятнадцатилетней давности тексте, кстати, тоже о поэте, но в отличие от твоего случая душевно мне близком, я, прости еще раз, писал:

«Конечно же, главный закон жизни — многообразие. Это касается и искусства тоже. Одним нравится одно, другим — другое. В данном случае я имею в виду читателей. С поэтами — то же самое. Один пишет так, а другой — иначе. И, что удивительно, практически у всех эти самые читатели находятся. Правда, у кого больше, у кого меньше. Но главное — находятся.

Нельзя считать, что эстетическое удовольствие (или, говоря по-современному, кайф), получаемое верным читателем или слушателем стихов Д. А. Пригова, чем-то качественно отличается от чувств, испытываемых теми, кто предпочитает, скажем, Ф. И. Тютчева.

Что я, собственно, хочу сказать? Да все то же. Что вкусы разные, и о них, конечно, не спорят. И что определенному (а по нынешним, лишенным этического стержня временам, увы, довольно широкому) кругу читателей могут нравиться даже тексты такого находящегося, по-моему, вообще вне границ культуры автора, как Владимир Сорокин. И они, по их же определению, так от него, простите, тащатся, как никакому Чехову не снилось.

Хотя, честно говоря, я думаю, что в восприятии искусства есть все-таки свои нюансы. Ну, скажем, одни воспринимают умом, другие — сердцем. А третьи — вообще чем-то таким, о чем в приличном обществе и упоминать не принято. И вот еще что. Сдается мне, что так же, как существуют, скажем, литературные гра­фоманы, есть и графоманы чувств. То есть люди, не способные на глубокое восприятие искусства. Ну, максимум такое восприятие имитирующие. Это, конечно, обидно, но формула многообразия вообще чревата. Поскольку предполагает, в частности, еще и иерархию.

Есть большие поэты, а есть поменьше, но тоже весьма достойные. А кроме того, есть истинные поэты, а есть ловкие имитаторы. К этому можно добавить, что понятие искусства в наши дни вообще очень размыто. Поразительная вещь: дошло до того, что эту самую иерархию в русской поэзии во многом сегодня определяют западные специалисты по русской литературе — так называемые слависты. Но это уже другая тема. Почти другая...

А возвращаясь к нашей, еще раз скажу, что для меня главный признак настоящей поэзии — это когда стихи вызывают облагораживающий подъем души…».

Насчет западных специалистов. Да, тогда, в конце 80-ых и начале 90-ых, в первые годы Перестройки, когда у всех была эйфория свободы, многие действительно прислушивались не только к славистам, но и к авторитетам литературной эмиграции. Именно они тогда во многом определяли список российских литературных имен, основываясь к тому же на представителях авангардного искусства, как фигурах, эстетически противостоящих режиму. Эта традиция сохранилась и поныне. С одной лишь разницей: сегодня этот литературный список и литературную же ценность текстов определяют люди из того самого постперестроечного списка. А значит, опять андеграунд, эксперимент, перформанс, опять неприятие прямого высказывания, опять эстетическое противостояние, но теперь уже не вполне понятно с кем. И, если в первые постперестроечные годы все это еще имело оттенок какой-то высшей справедливости, то сегодня сия возникшая традиция, как мне кажется, весьма опасна для русской литературы. И безусловно противостоит ее настоящей великой традиции.

Но что, делать, дорогая Марианна, как говорили одесские портные, так идет крой…

Впрочем, к счастью, не все так безнадежно. Выяснилось, что мощь русской классики такова, что сквозь этот морок замкнутого на себя пост- и прочего модерна нет-нет да и пробивается что-то здоровое, адекватное, очевидно тяготеющее к норме и гармонии.

И среди этих немногих имен яркой звездой сияет имя так рано погибшего Сергея Довлатова. Хотя, боюсь, эта самая литературная компания, эта каста нынешних жрецов литературы нам с тобой Сергея Донатовича так просто не отдаст.

Но об этом предлагаю поговорить в следующий раз…

ВХ

*

Дорогой Сенсей!

О критиках, простите, я ничего не знаю. И вообще для меня лично мнение критиков ничего не значит. Я человек впечатлительный, но на суждении своем о книге настаиваю прочно: или она производит впечатление, или нет. Все. Мне кажется, это самое важное: производит впечатление или нет. Трогает душу, или нет. Дочитывается до конца, или нет. А что там говорят критики – это их, критиков дело. И удел.

Полагаю, что настоящие критики – это в первую очередь хорошие высококлассные литераторы. Иногда читать статьи таких – одно удовольствие .

А как таковых обычных критиканов – пруд пруди. И потом, если говорить о читателях, то чуть ли не каждый из них сегодня мнит себя критиком. Для этого созданы все условия: любой интернет-магазин, сайт, продающий или рекламирующий книги, кокетничает с читателем, проводит конкурсы отзывов и предлагает «Напишите рецензию и получите скидку в 20 рублей на каждую книгу».

Вот и берутся писать рецензии, и пишут что-то вроде:

«Читала «Мастера и Маргариту» Книга слабее, чем фильм»

Чем не критика?

Или другое. «Двенадцать стульев.» Ожидала большего».

Или вот: «Переводчик Даниэль Штайн». Не одолела. Заумь»

Замечательную рецензию прочла на свою маленькую неизвестную никому книжечку «Черная кошка в оранжевых листьях».

Несколько абзацев о том, что книга ужасная, что не дочитала до 24-й страницы, что выброшенные деньги… И абзац, где обнаруживается, что все на самом деле просто. Он начинается:

Вот когда я буду писать книгу…

Вот это вот все и объясняет, как мне кажется. Разве нет?

Ладно, критики, которые при этом высококлассные литераторы. Ими движет перфекционизм, высокие требования к стилю, сюжету, логике его развития, словом (и это главное) -- собственные представления о том, какой должна быть литература.

А что движет вот этими «рецензентами» из сети, как правило, анонимными? Что движет их злобным ядовитым и желчным пером?

Ответьте, пожалуйста, объясните. У меня есть версия, даже несколько, но сначала, хотелось бы прочесть вашу.

Ваша М.

*

Дорогая Марианна!

Слышу твою горячность и с трудом сдерживаемое негодование. Поэтому понимаю: насчет критиков нужно отвечать сразу. А тему «Довлатов» и то, кому он сегодня больше принадлежит, опять отложим. Но ничего, Сергей Донатович – это, думаю, надолго, так что не страшно, успеем…

Теперь про критиков. Рынок, дорогая Марианна, он и есть рынок. Во-первых, еще с советских времен остались критические имена, отзыв которых всегда ценился очень высоко. И дорого. Сегодня эта метафора перестала быть ею. Я знаю маститых и, действительно, прекрасных критиков, которые пишут свои отзывы за деньги. Осуждаю ли я их? Нет. Ибо время изменилось, но семью кормить все равно надо. Правда, тут есть нюансы. Причем, принципиальные. Есть критики, которые пишут положительную рецензию за деньги только на те книги, которые им действительно нравятся. Это, думаю, нормально. Но есть и те, кто пишет ту же положительную рецензию на все, что угодно. Лишь бы заплатили. Равно, как и отрицательную. Да-да, милая Марианна, сегодня очень развит отхожий (чуть ли не в прямом смысле) критический промысел и такого рода. Блистательные профессионалы пишут по заказу авторов в том числе и убойные рецензии на их коллег, чтобы, так сказать, опустить соперников, уменьшить цифры продаж их книг, принизить творческую и человеческую репутацию. Что делать, писатели и критики – такие же люди, как и все остальные. То есть им присущ весь набор человеческих качеств – как-то зависть, ревность, жадность и т. д.

Ты, возможно, скажешь: как же так, Валерий Исакович, простите, но мы же все-таки говорим о писателях, о литературе, о том, что в России всегда было сферой благородства, порядочности, справедливости. Вы можете ли себе представить, чтобы, скажем, Пушкин А.С. нанял кого-то за деньги, чтобы тот, допустим, расчехвостил и очернил набирающего популярность Баратынского?

Ну что сказать, Марианна? Поверь, я сам искренне разделяю твой благородный пафос, но куда деваться: мы, видимо, вошли в рынок, не будучи к этому достаточно подготовленными. Во всяком случае, в области культуры…

Хотя рыночные отношения в культуре, уже давно существующие на Западе тоже, на мой взгляд, не являются эталоном нормального и естественного развития искусства. Ну и литературы в том числе…

Но это тема серьезная, глобальная и, даст Бог, мы к ней с тобой вернемся. Хотя я заранее предупреждаю: затрагивание любых глобальных тем чревато упреками в дилетантстве и поверхностности. А если мы и решим с тобой затронуть эту тему, то давай договоримся заранее: бояться мы этого не будем, ведь наша переписка -- сугубо частная. И если ей даже и суждено увидеть когда-нибудь свет, то право на личное мнение, пусть даже оно и наивное, имеет каждый.

Засим, остаюсь твоим верным другом и во многом единомышленником

ВХ

*

Здравствуйте Сенсей,

Два слова о тех, кто пишет рецензии в сети. Это хорошо, что Вы и Леонид Владиленович (Л.В. Шкурович – издатель всех книг Марианны Гончаровой. Прим. ред.) предупредили меня, что такие отзывы и рецензии будут, и что если не быть к этому готовой, можно впасть в глубокую депрессию и в любом случае недоумевать -- отчего такая злоба и что я лично сделала незнакомому человеку плохого. Долгое время я очень страдала от такого гряземарания книжек моих и меня лично, спрашивала себя и других «кто эти люди?», пока не выяснила для себя причину такого поведения. Выяснила и успокоилась. Обычно это люди с неизвестными никами, естественно, не указывающие ни своих настоящих имен, ни паспортных данных. Вот, скажем, я взялась расследовать пути в интернете одной дамы (дамы ли? Кто ее или его знает?). И выяснила, что пакости пишет оно не только в адрес моих книг и что компания, облитых грязью, в которую я попала благодаря вот этому вот существу и таким же, как оно – прекрасна. От Довлатова до Ильфа и Петрова. От Зощенко до Сократа. Словом, все, до кого могли дотянуться в сети грязные цепкие ее (его) ручонки.

Интересно, есть ли уже такой раздел психологии и психиатрии, как компенсация фрустраций в сети, изучающий людей с подавляемыми желаниями или нереализованными планами и мечтами, но честных с собой, чаще всего остро страдающих от невнимания со стороны других людей в реальной жизни?

Ну да ладно.

О Довлатове мы собирались поговорить?

Я Вам расскажу, как состоялось мое первое знакомство с его книгами.

Я болела. Дочка Лина должна была появиться месяцев через шесть. И все, что меня в то время утешало, были книги. Только книги! Собственно, как и всегда. Книгами я лечила и лечу усталость, депрессию, плохое настроение, нервное истощение. Ангину. Грипп. Ну, Вы меня понимаете.

Тогда, восемнадцать лет тому назад ранней осенью мы поехали в город Ч. за лекарствами. То есть, за книгами. Приехали на книжный рынок. (В магазинах тогда почти ничего не было). И Вася, (ох, этот Вася, сколько денег он у меня выманил, спекулируя на моей страсти к чтению!) предложил мне трехтомник. Сказал, не пожалеешь. И назвал цену. Какую-то абсолютную запредельную космическую цену. Я хмыкнула, села в машину и мы поехали по делам мужа. Ехали, ехали, ехали… Заехали очень далеко, но – ох, эти беременные девочки! – я вдруг стала просить, а потом умолять вернуться назад, и просила, умоляла: «Быстрей. Быстрей!», испугалась, а вдруг трехтомник заберут. Подлетела к Васе и, молча, обижено надувшись из-за цены, купила, не торгуясь. И еще какие-то книги. Оставив Васе всю свою немаленькую двухнедельную зарплату. Затем мы опять поехали по делам мужа. И нас пригласили в офис на чашку чая, но я боялась – как сейчас помню это блаженное состояние – я боялась, что вот угонят нашу новенькую немецкую машину (а тогда этот бизнес процветал), а в машине ведь книги! Они же пропадут. Вместе с машиной. Нести их с собой – неудобно, неловко. А оставлять не было никаких сил. Ну как оставлять? Ну как?! И я осталась ждать в машине, держа книги на коленях…

Ваша М.

*

Милая Марианна!

Как ни заманчиво подхватить, наконец, довлатовскую тему, все же предлагаю ее опять отложить…

Насчет «гряземарания». Я давно уже хочу что-нибудь написать насчет нынешней жесткости, даже жестокости в отношениях между людьми. И после сегодняшнего твоего письма мелькнуло: а может быть, вот этот холод, эта демонстрируемая нелицеприятность в отношениях, это неприкрытое хамство и ругань и связаны как раз с этой иллюзией абсолютной свободы, которую дает жизнь в сети. То есть, что кроме убийств, крови и крайней брутальности на теле- и киноэкранах, свою каплю дегтя в огрубление людей вносит и интернет. То есть, что, сев за компьютер, и оказавшись как бы наедине с самим собой, человек перестает сдерживаться и дает волю своим инстинктам и комплексам. В сообществе, в коллективе, в компании еще какие-то неписанные правила соблюдаются, а тут ты один, ты царь и бог, кого хочешь, казнишь, кого хочешь, милуешь. То есть, наедине с собой, человек таков, каков он есть на самом деле…

Ну а насчет жестокости сегодня… После Норд-Оста, Беслана, сцен убийства Каддафи, ежедневных терактов в Ираке и Афганистане, Брейвика и расстрелов детей в Америке, после судов над глупыми девчонками, после закона «Димы Яковлева» стоит ли говорить об этих мелких повседневных укусах сапиенсов обоего пола, у которых пубертатный период длится, видимо, всю жизнь?

Тут мир с катушек съехал, а мы на убогих обижаемся…

Пусть сидят, пусть пишут, пусть читают. Хоть не забудут, как буквы выглядят!..

Максимум – пожалеть…

Ну а теперь вот такая тема. Очень мне бы хотелось, милая Марианна, узнать твое мнение о формуле (или просто выражении): «Талант одно, человек другое». Ну, в смысле, что одно с другим путать не стоит, что писатель (композитор, художник и т. д) может быть и гением, и негодяем одновременно?

Тема эта вечная, в разные времена ответы были разные, впрочем, сегодня, я особых возражений против того, что путать одно с другим все же не следует, вроде бы не встречал. А что ты об этом думаешь, поделись, пожалуйста…

ВХ

*

Ура, ура, дорогой Сенсей, наконец-то и я, по крайней мере, для себя, смогу сформулировать свою позицию относительно таланта и автора. Ну вот, смотрите. Я когда-то прочла один рассказ. И стала быть в восторге. (Как говорил один американский волонтер, разве не прекрасно?)

Быть и пребывать в восторге. И уж так мне захотелось, так захотелось познакомиться с этим писателем. И, знаете, не то, чтобы я познакомилась с ним близко, а как-то случилось, что стало возможным за ним следить. Нет, не в том смысле, а просто многие стали о нем рассказывать, появлялись его интервью в журналах, на ТВ вдруг он стал мелькать. И как же он мне не понравился. Самовлюбленный, злой, подозрительный, высокомерный.

Ах, -- подумала я, – все это образ, который он зачем-то на себя напялил. Не мог такой человек написать тот веселый легкий талантливый рассказ. Словом, тяжело мне было, но как-то, уже, будучи студенткой, я пошла с ним знакомиться. Мы пришли к нему целой группой, тем более, был повод, он получил там что-то от правительства. И что же он? Он стал говорить. Нет, не так, Сенсей. Пишу, чтобы вы поняли масштаб события. Он! Стал! Говорить! Он рассказывал и рассказывал, и опять рассказывал о себе, добавляя время от времени: «ну я это написал в своем романе». Или «я это уже описал в новой книге». При этом строго поглядывал на нас, мол, надеюсь, вы читали. И мы послушно и бесстыдно кивали, хотя из всех присутствующих одна я прочла маленький, как потом оказалось, случайный ранний рассказик. Что произошло с человеком? Какой коркой он покрылся? Где, где тот, умный тонкий и любящий, который написал тот самый, ранний пронзительный светлый рассказ?

Мне как-то показалось, что вы снисходительно относитесь к слабостям человека, который пишет хорошие стихи или прозу, да?

Ой, как же мне не все равно, каков автор, написавший понравившийся мне рассказ, повесть, роман, стихи!..

Стихи странной гениальной женщины, которая почему-то считала, что мир и все в нем принадлежит только ей, экзальтированной, неудобной и даже опасной, я не могу читать. Умом понимаю, что да, гениально. Но все время помню, как жалела она себя и только себя, когда ребенок ее умирал от голода. В большей мере в этом была прежде всего ее вина. Ой, не мне судить! Ну не могу теперь, не могу даже открывать ее книги, хотя раньше взахлеб зачитывалась ею в самиздате и декламировала наизусть.

Вообще, я, например, никогда бы не смогла работать редактором, потому что ужасно необъективна -- обаяние автора, которого я знаю лично, всегда распространяется и на то, что он пишет. Равно и наоборот. Как только случается (редко, очень редко) что этот самый автор обижает моих друзей, ведет себя как высокомерный и глупый индюк, написанное им мне перестает нравиться.

А в принципе, я думаю, что за самыми светлыми, самыми добрыми текстами характер свой и свои пороки все равно не спрячешь. Потому что --р-р-раз! – и в личном ли письме, в опубликованных воспоминаниях, заметках или записях вдруг проявляется как на фотопленке: он хвастливый, закомплексованный, завистливый, недобрый… И тогда вспоминаешь восхитившие тебя рассказы, и полные свежего воздуха и радости строки, и сожалеешь, сожалеешь, что теперь уж точно не сможешь их перечитывать, чтобы не разочаровываться.

Правда, в этом я достигла высот – хитрю сама с собой, стараясь найти в человеке, чьи книги мне оказались ну очень по душе, оправдание его поступкам. Поэтому очень люблю читать мемуары, причем, воспоминания разных людей о ком-то одном, чтобы складывалось о нем объективное мнение.

А Вы что скажете, Сенсей, на мои эти очевидно сумбурные речи?

Ваша друг М.

*

Вот смотри, Марьяночка!

Это я насчет дилеммы «Талант и Человек».

С одной стороны «Быть знаменитым – некрасиво»… С другой стороны – быть знаменитым – очень даже красиво!.. Мой хороший знакомый, когда- то близкий друг Т.Л. много лет мечтал лично познакомиться с поэтом Е. Е., некоторые стихи которого он (Т.Л.) цитировал всю жизнь, не без оснований поддерживая с их помощью свою репутацию правдолюба и человека чести. Потом, когда он (Т.Л.) узнал о каких- то сомнительных деталях в биографии поэта Е. Е. то сказал буквально следующее: «Какое счастье, что я с ним так и не познакомился!» Правда, прошло время, Е.Е.. приехал в город, где живет Т.Л. и, конечно же, они познакомились. Более того, теперь портрет Е.Е. с автографом автора украшает одну из стен кабинета Т.Л.

Но я сейчас не об эволюции взглядов Т.Л., давшей ему возможность простить своему кумиру какие-то поведенческие грешки. Не об этом речь…

Я почему-то думаю, что формула: талант одно, а человек – другое, то есть, что талант по своему масштабу не всегда, а точнее – как правило, не совпадает с человеком – во многом и определяет сегодня жизнь людей искусства и, в частности, литераторов.

Более того, эта самая формула оказалась сегодня очень удобна для всех, кто находит в себе (или хотел бы найти!) признаки этого самого таланта.

За ней, за этой формулой очень легко спрятаться, она дает возможность для выхода самых потаенных человеческих комплексов и амбиций…

Человек, сам решивший, что он талант, либо внушивший это своим друзьям и поклонникам, либо поверивший в это с их же помощью, руководствуясь формулой «Талант одно, а человек другое», начинает позволять себе черт знает что. И хорошо, если это только эксцентрические поступки, милые шалости, присущие, «как правило» тонким натурам. Часто же поведение следующего этой формуле т.н. таланта, характеризует высокомерие, хамство, пренебрежение правилами поведения, брутальность и другие подобного рода черты.

Вполне расхожим стало даже мнение, что если ты человек нормальный, то какой же ты при этом – талант?!

Возвращаясь же к тому, что талант как бы изначально получает индульгенцию на любые свои поступки, и что формула: талант одно, а человек другое -- очень удобна, хочу сказать следующее.

Мой учитель, выдающийся литературовед Бенедикт Михайлович Сарнов в книге «Рифмуется с правдой» писал…

(У меня эту книгу кто-то замотал, поэтому буду цитировать по памяти… впрочем, с помощью интернета попробую это воссоздать близко к тексту):

Вначале Сарнов приводит цитату из письма Пушкина Вяземскому по поводу найденных на судне дневников Байрона:

«…Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением…. Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе…»

Как же иначе, спрашивает Сарнов. А вот так! И приводит стихотворение «Воспоминание», принадлежащее перу того же Пушкина.

Когда для смертного умолкнет шумный день,
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
 Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.

А еще Сарнов писал, что стихотворение это очень любил Лев Толстой, который даже поправил Пушкина: в последней строке вместо «Но строк печальных не смываю», предложил: Но строк постыдных не смываю…

Вот Сарнов и говорит: то, что обычный человек легко себе прощает, более того, вообще не считает грехом, гений (читай талант) простить себе не может. И что в этом и состоит это «не так, как вы, иначе».

Я помню, как горячо я тогда разделял эти здравые и гармоничные аргументы, как был счастлив, что есть люди, которые так элегантно могут объяснить человеческую суть гениев, как убедительна логика в анализе произведений искусства и их соответствия человеческим качествам авторов этих произведений.

Сегодня я смотрю на это дело чуть иначе. Но я все равно глубоко уважаю размышления Б. М. Сарнова на эту тему. Сарнов – человек не только мудрый, но и гармонический. Для него законы гармонии, присущие произведениям искусства распространяются и на частную жизнь человека. Это сродни тому, что Толстой строил свое учение на том, что в каждом добро. И, как выяснилось, заблуждался. Но так же, как и заблуждение Толстого, заблуждение Сарнова – благородно. Это понятие – благородство заблуждения, кстати, тоже принадлежит Бенедикту Михайловичу. В главе «Страна Гайдара» из той же книги он пишет, что прославляя и героизируя советский строй, Гайдар, безусловно, заблуждался, но что это его заблуждение было благородно. И что отсюда такая художественная сила его произведений…

Но мы о другом. Талант и человек – есть ли все-таки какое-то соответствие одного другому?

Так вот, я и до сих пор не знаю, где правда. В случае Пушкина и Байрона, так же, как и Толстого, думаю, формула «и слов печальных не смываю» абсолютно справедлива. Но это гении, а значит, исключения. В большинстве же случаев законов и правил нет, то есть талант сваливается с неба, не особенно разбирая, на чью голову он падает. Это все вопросы глобальные, философские, общечеловеческие, касающиеся основ мироздания, и не мне с моим слабым умом в этом разобраться.

Но в чем я абсолютно уверен – так это в том, что формула «Талант одно, а человек – другое» – (прости, что в третий раз повторяюсь!) для многих очень удобна.

Апологеты справедливости этой формулы счастливы: она дает возможность не сдерживать себя в каких-то ситуациях, вести себя в соответствии с их человеческим Я, не озабочиваясь моральными издержками. А зачем? Они таланты – и поэтому вне суда совести, вне правил, вне морали.

Отсюда многое. И как самое, на мой взгляд, вопиющее – готовность людей, даже весьма достойных, мириться с их поведением, все им прощать, относиться к их поступкам, как к детским шалостям: что вы хотите, они таланты, гении, нам ли их осуждать?!

Поэт И. Читал свои стихи так, что порой невозможно было понять ни одного слова. Проборматывал, абсолютно не обращая внимания на слушателей. Ну и что?! Он гений. Он никому ничего не должен. Он не просто читает, он священнодействует. Так что поклоняйтесь, пока допущены.

Российский прозаик Р., пекущий талантливые, но все же однократного чтения книжки, пишет антисемитскую статью, к тому же прославляющую Сталина, -- ну и что?! Он талант, он гений, у него куча книжек, в т.ч и переведенных на многие европейские языки, а вы тут со своей моралью!

Модный, раскрученный украинский прозаик М. опять же переведенный на европейские языки, участник практически всех литфестивалей, перформансов и прочих тусовок, пишет статью об этих несчастных девчонках из Пусси Райт и, называя их при этом проститутками, рекомендует украинському панству использовать их исключительно в этом качестве, поскольку по просхождению и месту жительства они принадлежат клятым москалям.

И мы все, люди искусства, жрецы гармонии, эстеты и апологеты добра и красоты, тонко чувствующие и глубоко понимающие, жаждем дружбы с такими людьми, а, повезет, и выпиваем рядышком, говорим им спьяну изысканные комплименты, фотографируемся вместе, и ловим себя при этом на мысли: вот повезло: с самим Р. снялся…

Причем ловят себя на этом не только те, кто случайно с журналистским ли удостоверением, или в силу знакомств и блата попал на эту тусовку, но и те, кто сам – дарование, кто в жизни не позволит себе того, что позволяют они, но это не важно. ОНИ ТАЛАНТЛИВЫ, значит мы пьем с коллегой. Т. е. с талантом, а не с человеком!

Прости, опять погорячился…

ВХ

*

Дорогой В.И!

Кто-то написал, что мелкая натура сказывается на даровании. Это как вывихнутый сустав. Нет-нет, да и споткнется бегун и сразу видно – ему пора сходить с дистанции.

Бывают писатели с такой прозрачной душой, что я им верю абсолютно. Каждому слову верю. Даже если вдруг он напишет, что жена у него Василиса Прекрасная, а на самом деле, она обычная полноватая уже немолодая тетенька, я ему все равно верю и вижу в ней Василису Прекрасную.

А есть наоборот.

Я к вам только что из Фейсбука, Сенсей.

Вот литературные критики, образованная общественность, кого там еще приплести, не знаю, очень нахваливают поэта А. И вот внимание! Тонкий (тонкий, да). Чуткий (чуткий, да) Чувствительный и страстный. Мудрый… да собственно, и Вы его хвалите. И Вы тоже.

Что же я вижу. Уже не в первый раз.

Вот этот тонкий чувствующий человек фотографируется в одной теплой компании в теплой стране Грузии. Они сидят на улице в открытом кафе. На фото на заднем плане обнаруживается старушка, которая еле-еле двигается с помощью двух костылей. А. помещает это фото в фб и пишет:

«Бабушка на костылях - куратор внешней разведки России. В каждом костыле - сигнальная ракета».

Его друг тут же откликается: Щас стрельнет с двух костылей. (Вместо «стрельнет» там другое, нецензурное слово). Поэт А. тут же радостно щелкает опцию «нравится» и отвечает: да, это называется: стрельнуть по-македонски. Опять же, вместо слова «стрельнуть» -- мат.

Простите, Сенсей, я наверно сентиментальная дура, но у меня сразу внутри что-то такое… Чья-то бабушка, чья-то мама за спиной уютно расположившихся за столиком поэтов совершает свой тяжкий путь с помощью двух костылей и не знает, что ее на весь мир оскорбляет компания известных и, как говорят все, талантливейших служителей муз. Далее компания еще порезвилась в адрес бабушки и еще там кого-то, кто случайно попал в кадр, исчерпала тему и стала, впрочем, как всегда, хвалить друг друга.

Ну… как бы это помягче сказать… В общем, не-э-ле-гант-но!..

Не первый раз поэт А. то так, то эдак попадается на таких вот своих искренних заметках в фб, когда ни сном, ни духом не понимает, не чувствует толстой своей кожей, что таким образом дискредитирует и себя, и свою «тонкую, нервную, гениальную» лирику.

Не верю! Не верю, что большой талант может быть мелким человеком!

Позвольте откланяться.

Ваша верная друг М.

*

Ну что, Марьяночка, не зря мы обо всем этом заговорили! Ну, насчет соответствия таланта и личности. Актуально это все сегодня, оказывается. Весь Фейсбук буквально гудит! Получается, мы держим руку на пульсе. Но тут не совсем о литературе.

Сегодня эта тема рассматривается и открывается на фоне злосчастного и позорного «Закона Димы Яковлева»
Тут и высокомерная статья литератора и публициста Дмитрия Лекуха, оскорбившего композитора и барда Сергея Никитина. И блестящий ответ на нее Виктора Шендеровича. Вот, скажем, шум вокруг поступка Сергея Никитина. Не только отказавшегося идти поздравлять большого поклонника Путина и «Закона Димы Яковлева» альтиста Юрия Башмета, но и заявившего об этом открыто.

К слову, когда ты прочла заявление Никитина, то тутже спросила у меня: а почему он сделал это публично? Он что, не мог просто не пойти на юбилей Башмета и все. Помнишь, что я тебе ответил?

Я потом еще поместил об этом комментарий в фб известной журналистки «Эха Москвы» Ксении Лариной. Ксения, прочтя статью Шендеровича, который, желая защитить Сергея Никитина, почему-то назвал его выдающимся композитором и позволил себе усомниться в интеллекте Башмета, написала:

" Вот Виктор молодец. Снял тему..."

Смешная!..

И дальше мой комментарий:

…Как будто тему "гений и злодейство" можно вдруг снять или закрыть!.. Что Башмету, чтобы пожалеть несчастных детей, нужно обязательно быть гигантом мысли? И Никитина, чтобы он имел право на публичное заявление, думаю, тоже не обязательно называть выдающимся композитором. Сергей всегда был скромным и достойным человеком, политикой увлекалась как раз Таня, это да. И если он никогда себя не выпячивал, нигде лишний раз не мелькал, а просто жил и радовал всех нас (или сам, или вдвоем с Таней) то насколько же искренен и весом этот его прекрасный поступок! Мне говорили: ну зачем он сообщил об этом. Просто бы не пошел и все... Нет, его аудитория намного шире, чем у Башмета, поклонники Сергея не только любят его песни, но и глубоко уважают его как человека. Так что столь несвойственная ему политическая публичность на этот раз сознательна и абсолютно оправдана. Тем более что на самом деле она -- эта самая публичность -- в данном случае не столько политическая, сколько этическая. Ну а пощечины, как известно, принято давать прилюдно...

А теперь, прости, Марианна, я позволю себе некоторое отступление. Но тоже связанное с полемикой о «Законе Димы Яковлева». Но касающееся наших с тобой тем.

Шендерович, закрывая, как пишет Ксения Ларина, вопрос, сделал, по-моему, в своей статье поистине революционное открытие:

«Башмет играет на альте, поэтому, что бы он ни сморозил, это никогда не отразится на его творчестве. Хоть он в адвентисты уйди, хоть в «лимоновцы» — пальцы найдут верное место на грифе, а смычок струну!»

Так что же получается, что гений – это техника, просто набор приемов?

Да, конечно мы знаем случаи, когда, скажем, великие актеры в жизни оказывались не такими уж «гигантами мысли». Говорили подобное и о Смоктуновском, и о Гриценко, об Олеге Борисове… Но их игра вызывала потрясение, чего одной техникой не добьешься. Там механизмы какие-то более сложные и тонкие и описываются они далеко не в таких терминах, как техника или набор приемов.

У меня даже, помню, была такая гипотеза о выдающемся актере и режиссере Михаиле Козакове.

Вот она вкратце.

Дом, в котором в Ленинграде была квартира Козаковых, был необычным. В нем жила творческая интеллигенция. Мало того, что отец М. Козакова тоже Михаил Козаков был известным писателем, в этом доме жил еще и писатель, Михаил Зощенко. Друживший, между прочим, с их семьей. В этом доме жили и бывали у Козаковых и другие известные писатели, художники, музыканты. И можно только себе представить, в какой атмосфере рос Миша Козаков, чем он напитывался, присутствуя на этих блестящих собраниях, какие интеллектуальные и художественные перспективы открывались перед этим юношей!?. Но мальчик к несчастью (или к счастью!) был очень красив. И поэтому пошел в актеры. И вот само освоение актерской профессии, а потом и она сама, прости за слово, скукожили его одаренность, переформатировали его талант в по-преимуществу актерский, а это значит снивелировали его склонность к осмыслению жизни, к анализу, в связи с чем, возможно, и уменьшили интеллект. Я с ним встречался несколько раз, видел его на сцене в авторских вечерах, где он мог быть самим собой и видел и позерство, и пошловатость, и самоуверенность. Но я почему-то думаю, что в принципе так называемая актерская глупость, и пошловатость – вынужденны. Это способ актерской самозащиты, возможность самосохранения в ситуации, когда нужно каждый раз перевоплощаться в другого. Если же ты талантлив по-настоящему, и еще при этом умен и способен анализировать, то недолго и свихнуться. Поэтому, чисто рефлекторно, из инстинкта самосохранения актеры гасят свой интеллект, превращаются в пошляков, в балагуров, в рассказывателей баек и анекдотов. Только не задумываться! Потому что сегодня ты задумаешься как Астров, завтра, как Сатин, послезавтра, как Гамлет… Глядишь и крыша поехала. Бывают, конечно, исключения, но это лишь исключения. Гердт, например. Но он поздно вышел на сцену и на экран и вообще с ним – отдельная история. А заканчивая этот экскурс в биографию замечательного артиста Михаила Козакова, могу еще сказать, что блестящая интеллектуальная среда его детства и юности все же оставила свой след и проявилась в его жизни и замечательными режиссерскими работами («Покровские ворота», «Безымянная звезда», «Фауст») и книгами воспоминаний, где он пытался осмыслить свою жизнь. Но опять же, пытался осмыслить ее больше как актер, чем мыслитель…

Возвращаясь же к Башмету и к дилемме «Талант и личность» могу сказать, что не настолько разбираюсь в музыке, чтобы судить о масштабе таланта этого музыканта. И ей Богу, не знаю --так ли он гениален, как принято считать. Другими словами, имеет ли он право вести себя столь экстравагантно, чтобы одобрить очевидную подлость власти…

Ну и завершая письмо, дорогая Марианна, хочу сказать, что, да, безусловно, оно не совсем о литературе. Но, согласись, раз мы с тобой, затронули тему «Талант и личность», то эти цитаты из фейсбука и мои доморощенные размышления не так уж и не по теме…

ВХ

*

Сенсей, я—тупой_еще_тупее. Я—отстой и нафталин.

(Мне есть, что вам ответить о таланте и личности. Но сейчас пока не забыла!)

Вы помните, как-то журнал «Радуга» представил мою повесть «Дракон из Перкалаба» на премию НОС. Повесть не попала в лонг-лист. Ну, не попала. Как Вы помните, мы, кажется, и не огорчились. Вы мне объясняли, что просто там по условиям (НОС – новая словесность) участвуют книги с другой эстетикой, другой концепцией, то да сё…

И вот, вдруг вчера всплывает в сети у кого-то из моих друзей ссылка на дебаты. Милая женщина Ирина Прохорова, инициатор и учредитель премии «НОС» эти дебаты ведет, участвуют члены жюри и, по-моему, приглашенные. Ага, вот еще – там ходил нос. Да-да, обычный -- или необычный -- на ножках. Большой. Гоголевский, тот самый.

Мне казалось, что дебаты – это разговор о том, какая книга достойна… Чья книга пройдет в шорт-лист и почему.

Я села послушать, чтобы понять, как нужно. Ну типа –литературный мастер-класс, да?

Слууушайте… Они говорили, многозначительно откидываясь на спинки своих кресел, они говорили, наверное, умнО. Но о чем?! О чем они говорили?! На каком языке?! Притом, что они говорили о дефиците внятно сказанного слова, верите, я, филолог, уже далеко не юная девица, для которой книга, чтение – радость и счастье, подарок и громадное удовольствие… я, как ни пыталась, не уловила ни сути разговора, ни смысла. Нет, отдельные слова я понимала. Каждое – по отдельности. Но вместе сложенные…

Это был, знаете ли, такой балет… Оригинальный цирковой балет-модерн, где они виртуозно жонглировали красивыми изысканными тонкими и редкими словами…(И параллельно дули воду прямо из бутылок, сидя на сцене перед большой зрительской аудиторией). Это, знаете, когда танец ради танца. Пение зулусов перед охотой: аыыыыыыааааааа! бум-бум! олень! ыыыыыыооооооэ! Туда бежаааать! Дзын-дзын! Долго думала, что мне это еще напоминало… Это пренебрежение и отстраненность, эта их отдельность от всего, вроде как нет публики в зале, нет камер, которые их снимают, этот величественный покой и уверенность в своей правоте, эти царственные жесты…

А! Вот! Вспомнила! Это как моя дочка в детстве в ванной пела у зеркала. В фен. То одну фразу, то другую… То выдаст фиоритуру… То петуха даст… А наш Иннокентий, попугай, ей вторил.

Ох и отсталый и дремучий я человек, да?

И вот еще… Хотя это и не касается литературы, но все же косвенно нашу тему затрагивает. Минкульт Израиля запретил исполнять на территории страны произведения Вагнера. Поскольку тот был антисемитом. Что, видимо, позволяло Гитлеру любить этого композитора и его музыку еще больше…

Как это сочетается, любовь к музыке и такая дьявольщина? Как вообще это можно понять?

Так я о гении и злодействе.

В моем театре уже к финалу, то есть, к премьере подходит мой проект « Сальери. Pro et contra». Писала ли я Вам об этом или нет?

Словом, мы готовим апелляционный суд по реабилитации Сальери. С мая 2012 г. дети собирали доказательства о невиновности Сальери. Другая сторона (сторона обвинения) собирала материал, доказывающий его вину. Ну а иллюстрацией как раз и будет дважды сыгранный отрывок из «Моцарта и Сальери» Пушкина. Маленький короткий отрывок. Помогая детям готовить и репетировать свои выступления, я предложила им вставлять для большей эмоциональности цитаты из Пушкина.

И вот, когда мы впервые свели две стороны: защиты и обвинения, дети чуть не передрались. Отдельно я подготовила монолог фрау Констанцы Моцарт, который так потряс защиту Сальери (ведь они доказывали факт, что великодушный Сальери помогал музыкантам, в том числе и Моцарту), что один из адвокатов Сальери отказался дальше участвовать в процессе и попросил нейтральную роль секретаря суда. То есть, они, мои дети, так стали в это верить, что считают делом чести: одни – защитить Сальери, другие -- доказать его вину.

И вот маленькая деталь. Судья выступает после прений сторон, подводит итоги и пытается цитировать Пушкина:

-- Кто скажет, чтоб Сальери гордый был…

Запинается, забыл подготовленную цитату. И тут вдруг представитель от защиты подхватывает цитату и читает ее дальше:

…Когда-нибудь завистником презренным,

Змеей, людьми растоптанною, вживе

Песок и пыль грызущею бессильно?

Господи, -- я подумала, -- ну вот оно, то, чего я добивалась, о чем мечтала.

Армянин Федор Арубджанян, живущий в Западной Украине,

пятнадцатилетний мальчик, который собирается уезжать к отцу в Канаду и там жить, учиться и работать, мальчик, которого никто никогда не учил русской словесности и русской литературе читает, понимает и чувствует стихи Александра Сергеевича…

Он даже и не сообразил, чего это я его так растрогано аплодирую ему, нашему прекрасному Феде…

Так что, вот такие маленькие праздники и победы есть на нашем счету.

Простите за излишнюю эмоциональность.

Ваша М.

*

Дорогая Марианна!

Сегодня в фейсбуке обнаружил поразительную вещь. Оказывается старинный спор между традиционалистами и новаторами в литературе (или между архаистами и новаторами по названию книги Юрия Тынянова) продолжается и сегодня.

Я-то думал, что в сегодняшнем суетном мире (в том числе и литературном) это уже мало кого интересует. Все активные игроки уже давно поняли, что как говорил Пастернак :«...но сложное понятней им». Совершенно упустив предыдущие его строки о простоте: «Но мы пощажены не будем, Когда ее не утаим, Она всего нужнее людям, но сложное…» и т. д.

Хотя слово «понятней» у Пастернака и не стоит в кавычках, оно у него, уверен, использовано в ироническом смысле. Да простота более всего нужна людям, но любить простое -- стыдно. А любить сложное, точнее, делать вид, что его любишь, престижно. Ты как бы среди своих, посвященных, в такой себе секте, где лишь, обменивающиеся понимающими улыбками, избранные. Я когда-то у пишущего вполне внятные стихи одесского поэта Ю.М. спросил, какой период Пастернака ему ближе -- ранний, или поздний? Он мгновенно ответил: конечно, ранний!.. А ведь поздние стихи Пастернака – это и цикл из «Доктора Живаго», где есть вообще несколько шедевров. Таких, например, как «Август», «Сказка», «Рождественская звезда», других… Но нет, признаться в том, что тебе нравится что-то как бы простое, но возникшее в результате одухотворения и озарения и выраженное в адекватной гармоничной форме – это по нынешним (да и не только!) временам не комильфо. Что говорить, весь ХХ век прошел в борьбе так называемых новаторов и традиционалистов. Под которыми (традиционалистами) я числю в данном случае просто нормальных людей со здоровым поэтическим (и не только!) вкусом. Которых интересует в поэзии сама поэзия, а не игра в нее, не участие в создании и решении поэтических ребусов, не многозначительный обмен мнениями о непонятном, а сердечное желание поделиться с другим радостью от прочитанного, или услышанного.

С тем же вопросом «что больше нравится» я обратился как-то и к Б.В. --очень образованному человеку, блистательно читавшему лекции о кино, и опять же пишущему стихи. Правда, на этот раз вопрос касался поэта Николая Заболоцкого. Как ты уже догадываешься, Б. В. тоже мгновенно ответил мне, что Заболоцкий ему ближе, конечно, ранний, что его «Столбцы» -- это вообще лучшее, что он сделал в поэзии. Что ж, поиск новых форм в искусстве ради самих этих форм коснулся многих талантливых людей, но для меня, например, «Столбцы» Заболоцкого были всегда лишь забавными поэтическим экспериментом в духе ни на что не претендующего веселого и искреннего Николая Олейникова, с которым, кстати, Заболоцкий близко дружил. (Они оба, вместе с Хармсом и Введенским входили в круг обериутов.)

Но в отличие от Олейникова, у Заболоцкого есть книга выдающейся, на мой взгляд, лирики, не говоря уже о томе феноменальных переводов, выполненных в классическом стиле.

Вот, скажем, его небольшое – одно из моих любимых – стихотворение.

* * *

Клялась ты до гроба

Быть милой моей,

Опомнившись, оба

Мы стали умней.

Опомнившись, оба

Мы поняли вдруг,

Что счастья до гроба

Не будет, мой друг.

Колеблется лебедь

На пламени вод,

Однако к земле ведь

И он уплывет.

И вновь одиноко

Заблещет вода

И глянет ей в око

Ночная звезда.

Я знаю эти строки наизусть, часто читаю их, но каждый раз сердце мое схватывает печаль о временности и бренности всего и в первую очередь самого дорогого.

Так вот. У многих по-настоящему талантливых людей и сегодня очень негативное, чуть ли не воинственно-пренебрежительное отношение к замечательным (опять же на мой взгляд) поэтам советского времени. К таким еще, скажем, как Маршак, Твардовский. Которого, кстати, очень высоко ценил Иван Бунин -- «Василия Теркина». (В благодарность за что Твардовский пробил в брежневские времена издание в СССР девятитомного Бунина со своей блестящей вступительной статьей. Но это я уже о другом – о литературных нравах). Возможно, в основе энергичного неприятия некоторыми сегодняшними поэтами вышеназванных классиков лежит и тот факт, что они жили и писали в советские времена? Кстати, у Пастернака и о феномене огульного отрицания прошлого тоже есть. И опять в стихах из романа.

…И темными силами храма

Он отдан подонкам на суд,

И с пылкостью тою же самой,

Как славили прежде, клянут…

(«Дурные дни»)

Я помню, как давно известный и увенчанный ныне всякого рода премиями питерский поэт А. К., сидя много лет назад на одесской кухне в доме у моего приятеля, стыдил нас за то, что мы читаем и даже любим стихи Маршака. Маленький такой, злой сидел. И от этой злости довольно противный.

У меня есть несколько любимых стихотворений Маршака. Вот одно из них…

* * *

Ты много ли видел на свете берез?

Быть может, всего только две,-

Когда опушил их впервые мороз

Иль в первой весенней листве.

А может быть, летом домой ты пришел,

И солнцем наполнен твой дом,

И светится чистый березовый ствол

В саду за открытым окном.

А много ль рассветов ты встретил в лесу?

Не больше чем два или три,

Когда, на былинках тревожа росу,

Без цели бродил до зари.

А часто ли видел ты близких своих?

Всего только несколько раз,-

Когда твой досуг был просторен и тих

И пристален взгляд твоих глаз.

А вот Твардовский.

ДВЕ СТРОЧКИ

Из записной потертой книжки

Две строчки о бойце-парнишке,

Что был в сороковом году

Убит в Финляндии на льду.

Лежало как-то неумело

По-детски маленькое тело.

Шинель ко льду мороз прижал,

Казалось, мальчик не лежал,

А все еще бегом бежал

Да лед за полу придержал…

Далеко шапка отлетела.

Среди большой войны жестокой,

С чего - ума не приложу,

Мне жалко той судьбы далекой,

Как будто мертвый, одинокий,

Как будто это я лежу,

Примерзший, маленький, убитый

На той войне незнаменитой,

Забытый, маленький, лежу.

1943

Потрясающие стихи!... Оба!

Но вернусь к Заболоцкому. Я помню, как мой друг и любимый поэт И. И. взъярился, когда я просто произнес вслух название популярного когда-то стихотворения Н.З. «Некрасивая девочка». Чего он мне только тогда не наговорил! И что это примитив, и что сколько можно, и, вообще, как мне не стыдно… Признаюсь, что мне действительно тогда было стыдно. И стыдно до сих пор. Что у меня не хватило духу с ним спорить, попытаться как-то поколебать его… Да, в «Некрасивой девочке» есть дидактика. Да финал там этим особенно грешит. Но разве можно быть равнодушным к так ярко нарисованной поэтом картине безмятежного счастья ребенка, еще не знающего, что все проходит, что в мире нет справедливости, но что все равно счастье в нем есть и заслуживает его каждый …

А классические строки оттуда же:

И пусть черты ее не хороши,

И нечем ей прельстить воображенье,

Младенческая грация души

Уже сквозит в любом ее движенье…

Думаю, их и Пушкин вполне мог бы написать!..

Пытаясь читать сегодняшнюю поэзию, сплошь вышедшую, на мой взгляд, из одаренного Бродского, я думаю – это куда же завел Иосиф Александрович русскую поэзию?!

Петербургский студеный туман

Над поэзией нашей сгустился…

Ну и чтобы не прослыть уже окончательным ретроградом, признаюсь, что все же есть стихи, которые я не понимаю, но тем не менее, люблю. Вот, например, восьмистишие гениального Иосифа Мандельштама.

***

В игольчатых чумных бокалах
Мы пьем наважденье причин,
Касаемся крючьями малых,
Как легкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,
Ребенок молчанье хранит,
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.

Я не понимаю, о чем здесь речь. И, как выяснилось, не я один. Мне попалась как-то довольно толстая книга статей, где авторы пытались разгадать смысл этого восьмистишия. Но так и не разгадали. Я же могу сказать, что, даже не понимая, о чем это, все равно ощущаю могучую поэтическую силу этих строк, ауру тайны их окутывающую, рождающую в душе восторг и священный ужас. И я точно знаю, что при всей своей непонятности, эти строки совсем не игра, не ребус, а наиболее адекватное и гармоничное выражение чего-то, вдохновленного поэту свыше.

И в завершение этого письма скажу: подобные примеры непонятности и вместе с тем явно ощутимой поэтической силы и есть для меня самое главное доказательство наличия той самой поэтической субстанции, «…что не в словах – за ними», без которой стихи мертвы.

Прости, разошелся…

ВХ

*

Ох, ну вы и даете, Сенсей! Какая горячность, пыл, какая концентрация!!!

Ну и что прикажете отвечать на такое? Да у меня и возражений нет… разве что полное согласие с Вашими мыслями…

Смотрите, вот как-то в университете наш интерклуб проводил вечер поэзии. Ох, каким опасным для того времени был наш интерклуб! Казалось бы, само название говорило о вполне мирных целях. Кроме того, у нас был куратор, подозрительный Козлов, чья жена приехала из Латвии и как признался однажды Козлов на какой-то тесной маленькой вечеринке для своих, была дочерью бывшего ссыльного,. Такая красивая нежная и, видимо, очень одинокая в Черновцах женщина, с чудными соломенными волосами, собранными на затылке. Она быстро краснела от смущения. И краснели у нее не только лицо и шея, но и пробор на голове… На какой кафедре он работал, наш Козлов, что преподавал?.. Не помню. Куратором он был никаким, видимо, просто регулярно докладывал, какие вечера мы проводим, кого приглашаем, куда ездим и что обсуждаем. Надо отдать ему должное, если бы он докладывал все, нас бы закрыли… Он был хорошим человеком, наш Козлов. Хорошим. И несчастным. И очень зависимым со всех сторон. И детей у него не было… И все, видимо, у него было сложно с его прелестной женой, плохо говорящей по-русски, не понимающей украинского...

Вечер поэзии проводился в кафе с говорящим названием «Веритас». Нет, Сенсей, это не то, что вы подумали. До истины мы докапывались, попивая кофе и чай. Причем, организатор, как его звали-то? Толя, или как?… Объявил он, мол, красивые девушки будут разливать кофе и чай. А Гончарова будет этот вечер вести. И бросил мне: готовься! Сначала, расскажи, что такое стихи.

Вот же гадкий комсомолец был этот Толя. Или как его?…

Стихи… настоящие стихи мы прятали, переписывали от руки, читали наизусть, не называя автора…

И вообще, как можно было объяснить, что такое стихи. Вот вы, Сенсей, можете объяснить, что такое стихи?

А как вести вечер поэзии и зачем вообще что-то говорить? Я пыталась представить… Вот в нашей филармонии вышла однажды нарядная в блестках ведущая и металлическим голосом объявила:

«Людвих Ван Бэ-этховэн. Соната чотырнацатая. Сполняит…»

Да. Короче, неделю я придумывала, как начать, что сказать такое нетривиальное, неглупое (меня же на вечер выбрали не как красавицу, а как умницу, ну?) Думала в тролейбусе, на парах, перед сном… Ничего придумать не смогла. Пришла на вечер мрачная, и как велел комсомолец Толя или как его, в джинсах. Усадили меня раскорякой на какой-то ящик, мол, сиди и веди «по-моднему», по-современному. Публика собиралась, я молча сидела, ну чисто курица на корзине с цыплятами. Сквохтывала, когда кто-то мне кивал из зала или махал ладошкой и печалилась, что вот окажется сегодня, что я и не красавица, и не умница, а так – объявляла. «Людвих Ван Бэ-этхооовэн…»

Действительно, хорошенькие мои однокурсницы Леночка и Светочка сновали по залу с обычными столовскими чайниками и разливали гостям кофе. Звучала какая-то редкая на тот момент джазовая музыка. Иван Яковлевич Лысый, элегантный, утонченный красавец, (как волшебник из мультика «Три банана», ему только котелка не хватало и зонтика-трости) вольнодумец и народоволец и при этом преподаватель научного коммунизма, принес пластинки из своей редчайшей коллекции. Я покачивала ногой в такт музыке, увлеклась, слушая Армстронга, и все сложилось само собой.

Немного дрожа голосом, я справилась прилично со вступлением. Говоря что-то о стихах как естественной доле ритмичной природной гармонии, об общем планетарном ритме: о движении небесных тел, о смене времен года, дня и ночи, о стройном пении птиц и шуме волн… Ну и потом меня, конечно, понесло – я стала доказывать, что если бы Есенин не описал рязанские луга, ветра и лошадей, мало бы кто их заметил. Если бы Александр Сергеич не назвал бы осень «багрец и золото», мы так уж этим бы и не любовались… Поэзия учит ощущать вкус к жизни – ляпнула напоследок я. И была вознаграждена вялыми аплодисментами гостей и зачетом автоматом по научному коммунизму от Ивана Яковлевича.

Это вот и было мое первое и последнее публичное выступление, связанное со стихами. Да и настоящих стихов тогда на вечере было мало. Студенты в основном читали только свои. Мало того, сложилось ощущение, что никто никого вообще не слушал, а просто ждал своей очереди прочесть. Ну, короче, когда потом проводились такие встречи или вечера, меня уже записывали в красавицы, и я разливала кофе из обычных столовских чайников.

А о том, как и когда по-настоящему я почувствовала стихи – увидела в них знаки, услышала музыку и единственный неповторимый ритм, когда невозможно иначе и нельзя поменять ни единого слова, что я могла бы назвать магией, напишу вам в следующий раз.

Ваша М.

12.11.12 -- 11. 03. 13

Постскриптум

Честно говоря, прервав на этом и предложив журналу «Радуга» нашу переписку, мы с Марианной Гончаровой предполагали ее продолжить. Тем более что некоторые заявленные темы не были до конца раскрыты, да и ответы на часть вопросов не были получены. Но тут, как всегда вмешался случай. Причем, на этот раз без всяких сомнений – счастливый.

Когда Марианна Гончарова обнаружила в Интернете, что ее повесть «Дракон из Перкалаба» вошла в лонг-лист (длинный список) соискателей литературной «Русской премии» (выдвинутая, к слову, как раз журналом «Радуга»), наша переписка была в самом разгаре. И мы вместе с ней, порадовавшись этому обстоятельству, переписку нашу с не меньшим энтузиазмом продолжили. Но после того как 2 апреля было опубликовано, что «Дракон…» попал и в короткий список «Русской премии», а значит в тройку лауреатов, возникло, так сказать, некоторое противоречие. Если читатели помнят, в своем первом письме я просил прощения у Марианны за то, что желая ей успеха, искренне ценя ее талант, радуясь каждой новой вышедшей в Москве книге, учил ее и ориентировал не совсем правильно. Что писать хорошие книги – это одно, а добиться успеха – совсем другое… И .т.д. и т.п. И вдруг – вот он успех. Причем, настоящий, без дураков – первое место в престижнейшем литературном конкурсе, где к тому же еще и председатель жюри – главный редактор чуть ли не единственного московского журнала, который по-настоящему старается следовать лучшим традициям русской литературы и напечататься в котором честь немыслимая…

Даст ли этот справедливый акт литературного признания возможность моей корреспондентке заниматься в жизни лишь тем, что у нее лучше всего получается, я не знаю. Но то, что сюжет, с которого началась наша переписка, в какой-то степени завершен, -- тоже правда.

Что будет дальше, подскажет жизнь… И в какой-то степени -- читатели «Радуги». Если они проявят интерес к нашим с Марианной доморощенным сентенциям и размышлениям, то переписка наша, возможно и продлится. Тем более, что писать и думать есть о чем.

Так что продолжение, возможно, следует…

ВХ